Когда
нет ни денег, ни дома, ни знакомых в большом
городе остается только одно - неистовая
вера в удачу. Впрочем, мне все же немного
повезло. Дом у меня был. А во всем остальном
меня вывозило честное слово да радость
сознания, что живешь. Я возвращаюсь домой,
смотрю в осеннее небо и на золотистые
кроны деревьев, не меняющиеся год от года
этой трогательной осенней порой, и что-то
внутри меня поет от радости. Все это
кажется вечным. И смерти нет. Эта осень
растянулась на многие годы. И пока она
длится - мне везет.
У
меня была в институте любовь...
замечательная и светлая. По крайней мере,
мне так казалось. Мы были не разлей вода
целых два года. Он был реалист. Бесшабашный
реалист, если так бывает. Он скептически
смотрел на меня, а моих друзей легко
называл голодранцами.
"Тебе нужно выгодно пристроиться,
Зойка, - говорил он мне, - больше надеяться
тебе не на что. Без денег у нас нынче некуда".
Но я была дитя природы и жила как придется.
Два года как бабочка я порхала от дома к
дому, с цветка на цветок. "И как ты
думаешь жить?" - "А как придется". -
"Ты не от мира сего. Мне надоело, мне
стыдно за тебя перед родителями. Конечно,
если тебе повезет..."
Почему-то
мне везло. По молодости у меня была светлая
голова и неплохая память. И наплевав на
ревность и обиды, я продолжала жить и петь.
Я не строила иллюзий относительно
красивой жизни. Ведь я училась в
медицинском. Остатки иллюзий развалились
в прах во время практики в больнице после
окончания второго курса. Петь больше не
захотелось, порхать тоже. Тогда я
устроилась на работу.
"Не
ходи туда", - упрашивали подруги. Не
думай даже. "Нет. Я хочу. У меня нет
выхода". - "Ну и зря.
Это плохая кафедра. Если только тебе
очень повезет..."
Мой
друг не сразу узнал, куда я исчезаю по
вечерам. Первые размолвки начались по
истечению месяца.
-
Ты ненавидишь моих друзей. Я не могу так
жить больше.
-
Они дураки, - с определенной
непосредственностью поджимала я губы. Мне
не о чем с ними говорить.
-
Зато есть о чем с твоими голодранцами?
-
Да есть! И что с того? Да, хотя бы потому, что
они пропивают не деньги родителей, а свои
собственные.
-
Как ты?
-
Да, как я.
-
Ишь, какие мы стали честные и
принципиальные!
Потом
были трогательные извинения и прощальные
поцелуи. Я лежала поздно ночью без сна в
своей маленькой комнатке на последнем
этаже, разглядывала уголок неба в окне и с
тоской размышляла, когда все успело пойти
в разнос. Я вспоминала трогательный первый
курс. Прогулки по заснеженному городу и
чай на кухне.
-
Ты любишь зефир в шоколаде?
-
Люблю. Очень.
-
А чай с молоком?
-
Да.
-
Пойдем ко мне?
-
Пойдем...
Со
временем мы перестали нуждаться в
предлогах. Мы думали, это честность друг
перед другом, а это был простой цинизм. Кто
виноват? Я, он? Мои друзья, его друзья?
Потом
я засыпала, и мне снилась больница. Это
были грустные сны. Иногда мне снилась
работа – и это были кошмары. Утром я
вставала, грела воду газовой колонкой,
умывалась, завтракала жидким чаем и шла с
пятого до первого этажа, пытаясь не
заснуть где-то между третьим и вторым. Я
приезжала на занятия. За десять минут до
начала начинались дежурные поцелуи и
объятия, и голова раскалывалась от обилия
ароматов духов и запаха дорогих сигарет.
Хотелось спать. Он всегда приходил одним
из последних. Здоровался со мной, потом с
друзьями. Голова болела.
Вечером
он провожал меня до ограды больницы. Ни
разу ему не приходило в голову спросить,
куда я пойду дальше, а мне не приходило в
голову рассказать. И я отпирала
лаборантскую, раздавала препараты,
вытирала пыль, мыла, убирала, потом снова
собирала, опять мыла, а после всего
спускалась вниз, где, если работы было мало,
мне позволяли сесть за микроскоп. Это были
праздники.
"Ты
толковая девчонка, Зойка, - говорила мне
моя непосредственная начальница. - Только
трудно тебе будет, ой как трудно. Оставайся
у нас. У тебя нет денег, как вон, например, у
твоего хахаля. Заклюют. С потрохами сожрут".
- "Не сожрут. Сама сожру, если будет надо".
- "Тяжело тебе будет, девочка. Может,
повезет..."
Я
улыбалась, вдевала шовную нить в иглу и
принималась за работу. Иногда было много
биопсий, а Наталья Яковлевна опаздывала,
когда снова приходилось разбираться с
алкоголиком-мужем. Тогда мы обе оставались
на ночь и долго беседовали ни о чем. Это
значит, о жизни. А утром все было так же, как
всегда. Только, разве что, сильнее хотелось
спать
Дело
было к зиме, когда у меня начались
необузданные приступы паники. Я худела,
бледнела, но слишком боялась потерять
работу, чтобы дать отдых хотя бы на неделю-другую.
Наталья неодобрительно смотрела на меня.
"Что с тобой, детка? Уж не беременна ли"?
- "Чур Вас. Все нормально. Просто мерзну
тут". - "Все сперва мерзнут. Привыкнешь.
Если останешься".
Я
знала, что не останусь. Я хотела стать
хирургом. Если повезет.
Скандал
с неизбежным исходом разразился в январе.
Мы вместе встретили новый год, хотя мне
было нестерпимо скучно и противно без
своих ребят в компании богатых отпрысков.
На эти праздники ушло все, что у меня было.
Это тоже не придавало оптимизма. Зато мы
помирились. Казалось, навсегда. Я тогда еще
не знала, что этого слова лучше не говорить
вслух...
"Давай
я встречу тебя, котенок", - "Давай.
Подойдешь к пятому корпусу? Это там, у
забора. Где церковь".
Я
задержалась минут на пять. Пили с Натальей
Яковлевной жидкий чай "Три слона", "вкус,
знакомый с детства".
"Я
замерз! Какого черта ты тут шляешься?
Думаешь, приятно торчать полчаса около
морга?" - " Я опоздала всего на десять
минут". - "Она опоздала! Ты не могла
попросить меня подойти туда, где ты
работаешь? Я бы хоть посидел в тепле". -
"Я работаю ЗДЕСЬ. И тут никогда не бывает
тепло".
Два
дня мы не общались. На третий он приполз с
умильным выражением лица и с дрожью в
голосе попросил меня отказаться от столь
неблаговидного заработка.
"Я
не могу, милая. Я так просто не могу. Мне все
время мерещится, что от тебя пахнет
мертвечиной. Брось это, брось! Я обеспечу
тебя. Я все сделаю. Но это отвратительно!"
- "Спасибо, - отвечала я тихо. - Я уж как-нибудь
сама".
Моя
мама только что временно ушла на полставки
по состоянию здоровья.
"Подумай
хорошо!" - " Спасибо, мне не нужны
деньги твоего папаши. Я сама не сирота". -
"Извини... Ну, так в чем дело? Уйди. Уйди.
Ради меня".
У
меня внутри все горело. Хотелось спать, как
всегда, а сердце бешено стучало. И было не
то, чтобы плохо... просто как-то не по себе.
"Я
не могу. Я учусь".
"Ты
дура, - орал он. - Ты никогда не станешь
хирургом. Ты останешься там навсегда". -
Я молчала. - "Ну, положись на меня. Я
поговорю с отцом. Он пристроит и тебя. Ему
не сложно".
Мне
впервые за два месяца перестало быть
холодно. Наверное, я покраснела.
"Спасибо.
Я сама. Мне нравится, как я живу". - "Если
тебе повезет..."
Больше
я ничего не слышала.
Я
прихожу, опоздав на час. Вхожу, не сняв
одежды и обуви. Наталья поит меня чаем и
что-то говорит. До меня долетает только
часть слов.
"Зойка...
Зойка... Может, и вправду тебе уйти? Год
кончается. Что уж теперь?" - "Не хочу".
- "Ты ж его любишь, глупая. Ну, скажи. Да?"
- "Нет".
Это
не вопрос денег. Это вопрос принципа.
Мне
до сих пор снятся мраморные стены.
Он
же мне не снился больше никогда.
Год
закончился, нас разбросали по разным
подгруппам и вскоре мы потерялись. Я по-прежнему
встречалась со своими друзьями, и мы
пропивали свою зарплату. Свою собственную.
Они ласково гладили меня по голове и что-то
говорили. С общежитий они разъехались по
окраинам. Да и нас с мамой, когда собрались
сносить пятиэтажки в центре Москвы,
сселили туда же. Было всякое. Было трудно.
Но с каждой осенью мне снова начинало
везти.
Очередным
золотым сентябрем в самой середине
бабьего лета я шла по больничному коридору.
Окна были на распашку. Благословенное
тепло.
Я
шла с работы. Шла отдать последний долг за
завершившийся два дня назад ремонт в нашей
маленькой, но такой уютной квартирке.
"Зойка",
- позвал меня кто-то.
Я
машинально обернулась. Я не узнала этого
лица. Наверное, подумалось мне, это был кто-то
из бывших пациентов, запомнивших меня еще
бойкой сестричкой. Есть такая категория
страдальцев, годами кочующих из одной
больницы в другую. Я не помнила его.
"Зойка...
Не узнаешь?.."
Я
силилась, но не могла.
"Это
же я. Посмотри. Неужели я так уж плох стал...
Бог мой, Зойка..."
Он.
Это был он. Я вздрогнула.
"Лешка...
Ты... Как ты?.. Что ты делаешь - тут?"
"
Тебе, как всегда, повезло. А мне нет".
Подруга-терапевт
удивленно слушала мои сбивчивые расспросы.
-Понимаешь,
он мой бывший одногруппник. Учились вместе...
Я просто немного... немного... удивлена,
увидев его здесь.
-
Этот пьянчуга? – презрительно поморщилась
она.
-
Он никогда не был таким… Хороший мальчик
из хорошей семьи…
-
Уж не знаю, насколько хороший. Отец умер.
Жена ушла. Не работает по инвалидности. В
следующий раз у него есть все шансы не
выбраться отсюда. Ты уж скажи ему. Может,
хоть тебя он послушается?
Я
кивнула. Обязательно скажу. Только теперь
это все равно не сыграет никакой роли.
Потом
мы пили чай с Натальей Яковлевной.
"А
ты молодец, Зойка, - призналась она мне как-то.
- Мы, честно, никто не верили, что ты
выкарабкаешься. Ведь и болела, и под машину
попадала... Живучая ты. Упертая. Таких так
просто не остановишь. Умница". - "Мне
просто везло. Просто везло".
Последние
листья осыпаются с деревьев. Конец осени.
Когда выпадет первый снег, полетят на юг
запозднившиеся перелетные души. Мы
соберемся с друзьями и немногословно
помянем их. А они простят нас. Слишком
живучих, не в меру везучих и, наверное,
очень счастливых, несмотря на отсутствие
денег, влияния и грошовый быт.
Не поминайте нас лихом!..
Москва,
сентябрь 2003
Назад