Главная    О себе     На Ваш суд     Строки     Мой Петербург    Дрейф    Точка кипения   Ссылки    Гостевая    Пишите мне...

Скорый поезд Петербург - Москва

Одному знакомому пророку посвящается

Я бегу по заснеженному перрону. Ветер свистит в ушах, сердце готово выпрыгнуть из груди. Я не могу опоздать. Я не могу... Из динамиков доносится скупой и спокойный голос: "Скорый поезд Петербург - Москва номер 37 отправляется от пятой платформы, правая сторона. Просьба провожающих покинуть вагоны".
Я бегу... Не уезжай... не уезжай, пожалуйста... "Не уезжай! - отчаянно кричу я. - Не уезжай..."

***

Я проснулась в ту ночь от сердитого голоса соседки по комнате. Машка трясла меня за плечо.
- Что орешь-то? - буркнула она.
Я ошарашено открыла глаза, ничего не соображая со сна.
- Воды дать? - я покачала головой. Не надо.
За окном падал снег.
- Маш, - голос оказался хриплый и вроде как совсем не мой, - которое число сегодня?
- Пятнадцатое. Спи, давай, - она босиком пошлепала к кровати.
Пятнадцатое. Значит, сегодня. Значит, этот сон был не просто так. Сегодня вечером я поеду туда. Туда, где когда-то был мой дом.
Сердце почему-то все так же бешено стучит, отдавая, наверное, в каждую клеточку. Кошусь на отвернувшуюся к стене Машку и вытягиваю из-под подушки тюбик с нитроглицерином. Спать.

***

Полвосьмого утра. Ночные страхи забыты. Перед отъездом надо сделать несколько визитов и собрать чемоданы. Бегаю туда-сюда по коридору, не успевая припомнить обо всем, что нужно. Мне радостно. Мне до неприличия радостно. И немного стыдно осознавать, что вовсе не предстоящая встреча с домашними тому причиной. Машка все так же неодобрительно косится. Наверное, о чем-то про себя думает и догадывается. Я люблю оставлять людям поле для сочинительства. По крайней мере, давно не борюсь с эти явлением.
Вещи собраны. Их всего-то на маленький легкий чемоданчик, почти не отягощающий руку. Свитер да подарки родным, немного фотографий и книжечка Цвейга. Вот и все.

Забегаю на телеграф, чтобы позвонить одной московской знакомой. Почему-то с утра пораньше ее уже не оказывается дома. Бегу к подруге попрощаться. Когда-то мы вместе отправились сюда. Однако она порвала со столичной жизнью почти сразу же, а я все вот никак не могу. Наверное, кочевой образ жизни уже вошел в мою плоть и кровь. Я всю жизнь буду курсировать между двух городов. Хоть за двадцать лет жизни в ней Москва так ничем меня и не прельстила меня.

Она открывает дверь и не то спокойно, не то презрительно глядит на меня.
- Едешь сегодня?
- Еду.
- Зайди к моей матери, хорошо?
- Зайду... Передать что?
- Подожди... Сейчас соберу.

Там, в Москве, у нас осталось почти что все, что было. Но строить на новом месте порой - это особый вызов судьбе. Если умеешь использовать его по назначению. Мы потихоньку строили. Но всего не забудешь... Почему-то это так.
Я пью чай и разглядываю кружевные занавесочки на окнах. Молодцы они, ребята, снимают квартиру. Хотя, впрочем, зачем мне квартира? У меня она есть там, в Москве. А тут, наверное, и не надо. Тут другая жизнь. По крайней мере, я уезжала сюда совсем не затем, чтобы обустраивать быт. Я бежала от быта. Мне было страшно. От быта, от людей, окружавших меня, от нелюбимой работы, купли-продажи, от московских ЖЭКов, ЗАГСов и ОВИРов, где я никогда не была. Так легко обрести иллюзию свободы в чужом городе. Не знаю, насколько чужим мне был Питер. Наверное, и нет той грани - между тем что принадлежит и не принадлежит. Это выдумки недалеких людей.
Подруга наблюдает за мной, прикусив губу. Я чувствую кожей, как ей хочется сказать мне все, что оно думает обо мне и том, как я живу последние несколько месяцев. Но она не скажет. Она давно знает, что это бесполезное занятие. Я все равно буду ездить туда. Боже мой, я ничего не могу поделать с этим. Я буду. Она смотрит на меня то ли с укором, то ли со скукой в подведенных глазах. Вот она какая стала. Красивая, уверенная в себе и еще более несвободная, чем была до отъезда. Пытается занять меня разговором. На душе все еще легко, и я без труда продолжаю его. Мне хорошо. Я все равно знаю, что ей не выдержать его первой. Я даже знаю, какая фраза будет последней: "Ну что ж... желаю тебе хорошо... отдохнуть". Улыбаюсь. Интересно, может быть, она не выдержит и засмеется? Нет, это была глупая мысль. Серьезный, почти осмысленно полный ненавистью взгляд. Все не так.

Забегаю на телеграф. Телефон в другом городе по-прежнему не отвечает. Выругавшись, снова отправляюсь дрейфовать по городу. Небольшая пробежка по магазинам. Хочу купить шампанское и вдруг припоминаю, что мои родные не пьют. По крайней мере, отчаянно притворяются, что это так. Наверное, я не виновата, что не смогла жить с ними под одной крышей. Так странно. Тут я могу радоваться каждой мелочи. Там не могла. Впрочем, я, наверное, лукавлю. Мне радостно оттого, что время неумолимо близится к вечеру.

Чувствую в воздухе еле уловимый запах духов. Резкий поток ностальгии захлестывает меня. Такие были у меня на первом курсе. Или еще раньше? Почему зимой они всегда намного более кстати, чем летом?
Вокруг меня пробегают дома. Сажусь в трамвай. Я выхожу на случайной остановке и почти до изнеможения брожу по заснеженному городу, углубившись в свои мысли. Возвращаюсь домой пешком. Уже темнеет. Зимой здесь темнеет рано. Гораздо раньше, чем в Москве. Захожу на телеграф. Наконец-то телефон по ту сторону времен и событий отвечает. "Встреть меня завтра, пожалуйста..."

Кое-как мне удается убить время до вечера. Потом я судорожно цепляюсь за чемодан, присаживаюсь на дорожку и отправляюсь в свой путь. Машка провожает меня до метро. Потом на вокзал. Чтоб забыться в плацкартном вагоне самым волшебным из снов, зная, что скоро приедешь. Нигде не спится так, как в поезде по дороге домой.

***

Аня на самом деле встречает меня на перроне. Что ж, она единственный человек в Москве, к которому я могу спокойно обратиться с любой просьбой. Такие люди нужны. Только рано или поздно все мои друзья, некогда делавшие для меня много хорошего изменялись, устали и потускнели. А она - нет. Может быть, потому что ей и везло в жизни чуть больше, чем им. А может, из-за того, что Аня человек такой - светлый. Сейчас таких мало. Сейчас - это значит, в нашем возрасте.

Мы останавливаемся неподалеку, в привокзальном кафе, и долго-долго разговариваем. Я говорю, говорю, говорю... Мне так надо сейчас выговориться. Просто жизненно необходимо. Она терпеливо слушает меня, а я говорю. Про жизнь, работу, аспирантуру, изменившуюся и далекую подругу, холодную зиму, соседку по комнате, ожидающих меня родителей, нелепую любовь и больное сердце. Аня задумчиво слушает меня, хмурит брови.
- Ты мне не нравишься сегодня. Тебе лечиться надо. Серьезно, - задумчиво изрекает она.
Я улыбаюсь и закуриваю.
- И это тоже излишне. Нет, честное слово... чем ты думаешь?
- Не беспокойся за меня. Столько лет все было нормально.
Она нервничает:
- Ну прекрати. Не мне тебе рассказывать. Сама все знаешь. Если б я могла чем-нибудь помочь...
- Нет-нет, что ты... - задумчиво качаю головой. - Ты и так лучше всех. Достаточно... всего достаточно. Просто встречай меня из Питера - и все.

У меня в жизни было много разных людей. С кого-то начиналась жизнь. Я их не помню. С кого-то дружба. Их я тоже припоминаю смутно. С кого-то любовь. Их было немного. С кого-то разочарования. С кого-то жестокость и холод в душе. С кого-то отчаяние. С Анюты всякий раз для меня начинает город Москва.

Мы спускаемся в метро. Всякий раз я чувствую, как медленно, но верно отвыкаю от него. У нас все не так... Но в Питере я почти не езжу на метро. Там все близко... Глаза и ноги вспоминают дорогу по мраморным переходам. Я еду домой. К себе домой.

Родители... Боже мой, какой же я черствый человек и как не люблю все эти объятия и слезы. Они пугают меня. Когда мать и бабушка плачут, я по детской привычке не могу понять, что будет в следующий момент. Или они успокоятся, и мы будем праздновать мой приезд, или они кинутся на меня с кулаками и будут осыпать последними ругательствами и упреками. Я понимаю всю глупость моих ощущений, но мне страшно. Как уже многие годы... Отец смотрит на все происходящее отсутствующим взглядом, как будто я никуда и не уезжала, а просто вернулась с поздней прогулки. А с ним все сложнее... Ну и ладно. Что я еще могу сделать? Ведь я приезжаю, не забываю, звоню почти каждый вечер, не знаю, правда, зачем. Ведь эти звонки только растравляют душу и усугубляют расстояние. Вот если бы мы жили на соседних улицах...

Впрочем, я часто приезжаю сюда. Наверное, слишком часто. И пытаясь заглушить ропот своей очерствевшей души, отдаю им все то, чего от меня ожидают. Рассказываю, какая я умница, как у меня много друзей, как хорошо идут дела с моей врачебной деятельностью. И вижу у них в глазах бешеную гордость. Естественно, я молчу о том, какие порой стычки у меня возникают с коллегами и какой кровью они мне обходятся. Молчу про то, что все мои однокашники попали в элитные клиники, а я туда, куда послали. Ни единым словом не заикаюсь о том, что та милая девочка, которую я как-то привозила с собой в Москву и которая так понравилась бабушке, украла кусок моей так и недописанной научной работы, и теперь мне все в пору начинать с нуля. А еще они никогда не узнают, зачем меня так отчаянно тянет сюда каждый приезд.

Я убегаю под предлогом встретиться со старыми друзьями, обещая вернуться не поздно. Родители обещали позвать в гости кое-каких родственников и маминых друзей. Терпеть не могу эти "посиделки в каминной". Но разок можно и потерпеть. Я все равно сошлюсь на головную боль и пойду спать.

Список друзей не так велик, и то тает с завидной скоростью. Одна работает допоздна, другой в командировке. Та болеет чем-то заразным и лежит с высокой температурой, а еще кто-то не подходит к телефону. Остальные соберутся ближе к вечеру. Я с дрожью в сердце выхожу из дома, и уже отойдя к троллейбусной остановке, набираю еще один номер. С мобильного на мобильный. "Абонент временно недоступен"... Кидаю коротенький смс. Мол, приехала, хорошо б увидеться, жду. Желательно на старом месте, но можно где угодно. Жду ответа. Чтобы не лезть в метро, где мобильный не ловит, я сажусь в троллейбус и еду в направлении Пресни. Что ж, поброжу пока по городу. Морозно нынче... морозно...

Звонок.
- Привет. Это я.
- Ну привет. Где ты?
- Дома.
- Где дома? - произношу с едва уловимой иронией в голосе.
- Там...
- Ясно.
В трубке неэкономное молчание. Впрочем, может быть, он звонит с городского. Я так и не обзавелась за все это время определителем.
Потом голос возвращается.
- Не смогу сейчас. Может быть, ближе к вечеру...
- Извини, - сухо бросаю я в пустоту, - вечером я встречаюсь с друзьями.
Говорю нарочито безразлично и холодно. Впрочем, никого не обманет мой тон, и я отлично это понимаю.
- С нашими тоже?
- Со своими...
- Прости меня тогда... Ты надолго?
- Завтра вечером уезжаю.
- Прости... я перезвоню... прости.
- Прощаю, - смеюсь.
Захлопываю телефон.

Черт... куда же теперь идти на таком морозе? Деньги есть, но слишком мало для расценок центра Москвы. Я могу себе позволить, пожалуй, только мой любимый кофе с коньяком. Его можно посмаковать максимум минут пятнадцать... а потом?

Я бесцельно бреду по Большой Никитской, пытаясь согреться. Звонит телефон.

- Ты еще свободна?
- Да, вполне.
- Через час. На старом.
- А успеешь?.. - снова по-дурацки хмыкаю. Вот ведь гадкая привычка...
- Меня подбросят.

Отлично. Дойду пешком до Арбатской и поеду туда... Сердце... Ну вот, и снова некстати. Потрошу сумочку в поисках заветного тюбика. Не стоит ожидать, что кто-то участливо подхватит под локоть и спросит: "Вам плохо, девушка?" Нет, бывало и такое. Но всего пару раз. Сажусь около заснеженного Тимирязева и закрываю глаза. Боль постепенно проходит. Ну же, вставай. Тебе через сорок минут смеяться, как в чем ни бывало.

...И я смеюсь... Смеюсь и после второй "девятки". Что поделать, традиция. А после третей почему-то плачу, притом у него на плече. Ну что за вопрос?.. Конечно, соскучилась. Конечно, люблю. Конечно... Питер? Какой, к черту Питер? Друзья? Ждут? Подождут, что ж делать... А, да... на самом деле, друзья... Я все еще вздрагиваю, понимая, что пора уходить. Рассчитываю, что координация движений доведет меня хотя бы до эскалатора, потому что мне ужасно не хочется терять остатки гордости и виснуть на нем в первый же день приезда. Ай, как больно... Что, я вслух сказала, да? Голова болит, голова... не надо столько пить... Завтра увидимся? Как не знаешь? Да, я уезжаю завтра и неизвестно, когда снова выберусь. Денег нет, спросить не у кого и здоровье... Что? Да нет, так, ерунда. Насморк.
До свидания, солнышко. До завтра. Увидимся. Да-да, я улыбаюсь. Я буду улыбаться.

На встрече с друзьями я пью кофе и хмурюсь. Я приехала расстаться. Зачем я все это говорила? Зачем снова? Как неудачно. Надо придумать, как вести себя завтра. И никакого больше алкоголя.

Много позднее, чем обещала, я возвращаюсь домой. Остается самое муторное - выдержать вечернюю аудиенцию. Ох, как я не люблю маминых друзей. Этих холеных псевдомедиков и заносчивых домохозяек. Мне сложно понять и представить, зачем и где мать находит себе такую компанию.
Придя домой, я с трудом нахожу, куда повесить свою скромненькую, живущую с одиннадцатого класса школы куртенку среди благоухающих мехов. С судорожной улыбкой я вваливаюсь в столовую. Меня ласково обихаживают, что-то спрашивают. Я механически отвечаю, перебирая в голове дневные подробности разговора и проклиная себя последними словами. Я снова не смогла. Какая-то добрая тетенька ехидно пытается осведомиться, не собираюсь ли я в Петербурге замуж. Нет, не собираюсь.
- Отчего же? - ласково улыбается она. - Неужели там мало симпатичных мальчиков?
Я чувствую, как выпитое днем подкатывает к моей глотке. Меня тошнит от их "симпатичных мальчиков". И тошнило всегда. В Питере про меня ходят разные разговоры... Впрочем...
- Отчего же?
- Я феминистка, - мстительно улыбаюсь я. Чуть не сказала - лесбиянка. Но я не хочу шокировать это собрание и нарываться на ночные рыдания матери у меня в комнате.
- Ну, девочка, это нынче не модно.
- Конечно. А я не люблю то, что модно.
Мать морщится. Она очень недовольна. Очень. Наверное, пора отбрить доброжелателей.
- Знаете, - загадочно улыбаюсь я, - я достаточно поздний ребенок, и не могу сказать, что у меня было несчастливое детство. Я не считаю, что есть куда торопиться. Меня вполне устраивает моя жизнь.
Ложь. Все это чистая ложь. Ни одному врагу я б не пожелала ни такой юности, ни такого детства. Впрочем, нет. Было и хорошее... много хорошего... Кстати, больше, чем теперь.
- Ну неужели никого нет и на примете?
- Нет, - я встаю. - Извините, устала. Голова раскалывается. Пойду спать.

***
Утром мама снова недовольно смотрит на меня.

- Я не собираюсь отчитываться перед твоими подругами, мам. Ты же знаешь, как я к этому отношусь.
- Но ведь... есть кто-то?
Я смотрю пустым взглядом куда-то вдаль.
- Нет никого. И не надо, - даже не знаю, ей или себе я втолковываю это.

Все, что было, сожжено. Пусть чувствуют себя виноватыми за это. Мне так хотелось бы подсластить эту пилюлю, но нечем. Потому что лучше не знать им, что вторая любовь в моей жизни все-таки была. И много дольше убитой ими и мной, нами пополам, первой. И много безнадежнее.

Почти весь день я провожу с родителями. Отчего-то я чувствую себя уютно и успокоено. Мой поезд в одиннадцать, но я лгу и называю другое время. Я уеду еще пораньше, потому что нужно встретиться... да, встретиться... ну, с какой-нибудь московской одногруппницей, для примера...

Я прихожу заранее. Мне противно ставить чемоданчик на заплеванный пол перехода метро. Кусаю губы и думаю, что говорить. Я вроде бы, хладнокровна. Надо рубить сплеча, чтобы не жалеть до того момента, когда поезд оторвется от перрона. Потом можно будет броситься к окну в тамбуре и даже расплакаться. Приехав домой, я буду рвать на себе волосы, проклинать себя, сто раз соберусь позвонить, но гордость, наверное, так и позволит. Хватит. Пора.

Сегодня он еще пунктуальнее, чем обычно. Я вижу его, и понимаю на какое-то мгновение, что не жалею о том, как прошел вчерашний день. Ничего…

Московские забегаловки много благоустроились со времени моего отъезда. Только обстановка все равно осталось той же: много шума, много дыма и громкой нелепой музыки. Впрочем, мне не впервой ее перекрикивать. Сначала идут стандартные приготовления к беседе. Он радостный сегодня... Жаль... Единственный человек, который мне всегда рад здесь, не считая родителей. Жаль будет терять его, но это неправильная радость. Незаконная.

Я не буду сегодня пить. Кофе, впрочем, тоже не стоит. От него снова будет шалить сердце, а это было бы совсем некстати. Чай. Немного, с сахаром. Не молоко ж пить в этом захудалом заведении?
Я ломаю пальцы и чувствую легкий приступ дурноты, но все-таки говорю первую фразу. Вполне себе нейтральную.
- Извини мне вчерашнее. Мне не стоило так себя вести.
- Да что ты, - он испуганно смотрит на меня. - Все в порядке.
Его глаза предательски бегают. Впрочем, мои тоже. Ох, какая же глупая беседа.
- Знаешь, я не хотела, чтобы все так вышло вчера. Я приехала попрощаться с тобой. Сколько можно это тянуть? Жизнь... проходит... Понимаешь?
Он молчит и вздыхает. Мы столько раз уже расставались навсегда, а все равно страшно. Вдруг именно этот раз - последний. Я не знаю, что еще говорить. Ну пусть он попросит меня вернуться. Ну пусть пообещает сломать свои жизнь и положить к моим ногам. Все будет хорошо. Почему он не может. Я же сломала! Только вот не знаю, правда... зачем...
- Понимаю, любимая.
Наверное, со стороны наши напичканные нежностями беседы звучат глупо и нелепо. Но кому какое дело? Молчать тяжело. И когда это невмочь, в ход идут самые избитые слова, но самые простые. И всегда мы понимали друг друга. И сейчас понимаем. Вот только изменить ничего не могли. Хотя, меня часто мучают сомнения на этот счет.
- Скажи мне только одно, хорошо? - поднимаю я глаза.
Кивок.
- Если бы я не уехала, это что-то изменило бы?
- Я не знаю, - тихо-тихо. - А какая теперь разница?
Разницы никакой нет. Просто мне отчего-то часто хочется это знать. А может, задавая этот вопрос, я просто подбиваю его сказать мне долгожданную и фантастическую фразу: "Вернись, и все будет хорошо". Я знаю, что он не скажет, да я и сама не предложу свое возвращение. Куда мне тут? Мне ни за что не перевестись обратно из Питера. По крайней мере, не раньше, чем я закончу аспирантуру. Но это тоже еще одна отговорка. Просто чтобы не признаваться себе: никогда... Но тогда, когда я переводилась на четвертый курс в тот второй мед, он спросил меня: "Ты сможешь вернуться, если что?" А я ответила: "Ничего невозможного не существует". Но "если что" не было. И я сказала себе, что тот разговор пора забыть.

Два раза я отдергиваю руку, на третий уже не отнимаю. И мы сидим, голова к голове, и молчим. Он, по-прежнему несвободный, и я, по-прежнему не отчаявшаяся в глубине души. Но сколько лет прошло... Вот и жизнь пройдет. В ожидании чуда и приглашения на длинный танец.

***

И вот - почти так же, как во сне. Мы несем по заснеженному перрону. Снег разыгрался, слепит глаза. У меня срывается дыхание. Как будто бы чужими глазами я вижу, как перед глазами скачет дверной проем вагона, в который я торопливо заскакиваю. Киваю проводнице, мол, билет сейчас покажу. Он отдает мне мой чемоданчик. Сейчас поезд тронется. Он там, на перроне, машет рукой и кричит что-то. У меня в ушах бешено стучит сердце. Так громко, что я не слышу его слов. И только по одним лишь губам читаю: "Приезжай". При-ез-жай...

Едем... Стою в тамбуре, прислонившись спиной к холодной стене. Скорый поезд Москва - Петербург...

Вот и все. И куда мне теперь? В любимый Питер. В город, о котором я мечтала. Всего лишь город. Пусть самый лучший на Земле, самый родной, самый добрый - но всего лишь город. Город, который не будет скучать в разлуке со мной. Город, который меня переживет. Куда теперь? В общежитские стены. К хмурой Машке, которая снова будет делать вид, будто не замечает, что происходит со мной по приезду. Которая будет ругаться на любую мелочь, чтобы отвлечь мое внимание от как будто бы спрятанной между страницами Цвейга фотографии четырехлетней давности. Которая будет носить мне воду по ночам, когда снова расшалится сердце. А шалить оно будет чаще обычного. И нитроглицерин будет помогать хуже, чем всегда. Однажды Машка увидит тот самый тюбик и вытаращит глаза: "И ты молчала?" А я кивну. Это, наверное, наследственное, Маш. Только у меня очень рано отчего-то. Впрочем, я не очень хорошо помню, не мой профиль.

А ночи все равно будут холодными... И длинными. Не важно, белые они или нет. Но я переживу. В конце концов, разве изменилось бы что-то, останься я тут? И только одно страшно, сколько бы не прошло времени: неужели это навсегда?!

Нечестно... Даже не знаю, хочу я этого или нет. Сейчас, под покачивание вагона, я ощущаю только боль, ожесточенность и усталость. Вот все и закончилось. Я снова пообещаю себе больше не приезжать. Уже заранее зная, что это сильнее меня. О, как страшно быть собой...

Неужели это навсегда?..

Засыпаю на своей второй полке с плеером в ушах. Там звучит уже много лет мое пророчество:

Однажды, вернувшись из всех Америк,
Ты будешь стоять у стены
После стольких столетий разлуки
И семнадцати лет войны...

***

И вот оно, снова, как наваждение: "Скорый поезд Петербург - Москва номер 37 отправляется от пятой платформы, правая сторона. Просьба провожающих покинуть вагоны".
Я бегу... Я снова бегу, опаздываю и кричу от ужаса, что сейчас поезд отъедет, и мне еще месяц... нет, больше... два, три... жить без этих проклятых дорогих глаз. Без этого еще одного последнего шанса услышать вместо "приезжай" слова "не уезжай больше - никогда". Захлебываюсь криком.

- Чего орешь? - грубовато трясут меня за плечо чьи-то незнакомые руки.
С трудом открываю глаза. Грустные глаза глядят на меня в упор.
- Плохо тебе?
- Да нет, - неужели это мой голос? - Все в порядке. Дурной сон...
Я медленно. Сажусь на койку. Руки предательски трясутся. Давит. Давит... ох, как давит что-то внутри. Онемело слева... От холода... наверное, от холода. Кладу под язык спасительную таблетку. Под лопаткой еще ноет, но недолго. Когда боль отпускает, встаю, набрасываю халат и тихо выхожу из палаты. Бреду по залитому лунным светом коридору. За окном медленно кружит снег. Почти полная луна. Боже, как красиво... Вот так бы и жить, любуясь этой красотой. Подхожу к окну и прижимаюсь к нему лбом. Уже не холодно. Присаживаюсь на задорно блестящую кушетку. Смотрю на снег. Вот и тогда он так падал. И сколько еще зим он так падал... Не пережить... Не передать. Скажите же кто-нибудь... ну хоть кто-нибудь... Неужели это навсегда? Как... как снег?

Снег будет идти завтра, когда придет ко мне серьезная Машка и снова спросит, не позвонить ли кому-нибудь в Москву. Я покачаю головой. Родителей беспокоить не стоит. Больше у меня там никого нет. Она обязательно придет. Она теперь каждый день приходит.

Смотрю на снег. Он все падает, падает, падает... Я начинаю дремать, закутавшись в махровый халат и пригревшись. Смотрю на снег. Улыбаюсь. Это навсегда... Навсегда... Навсегда...

19.10 - 01.11.2003 г.
Москва

В рассказе использован текст песни "Сто лет одиночества" группы Белая Гвардия

В начало