Дом
Анне Берестовой
посвящается.
С раннего утра у меня болит голова. И
это вовсе не удивительно: дом заполонили
какие-то чужие люди. Они суетятся, шумят,
выносят вещи. Я не люблю шума. Чтобы не
слышать их, я уйду в ванную и открою кран.
Странно - вода не течет. Наверное, уже
успели перекрыть трубы. Жаль. С кухни исчез
стол. Что ж, придется сесть на подоконник,
на котором больше нет цветов. У меня есть
кипа старых газет, которые вчера достали с
антресолей. Я буду читать, пропуская мимо
половину строк и печатных знаков. Это
убьет время ожидания до переезда.
Наконец-то назойливые люди уходят.
Теперь можно перебраться в столовую. Я
выхожу на балкон и вдыхаю знойный
полуденный воздух. Тут хорошо весной. Тут
всегда было хорошо. Уже не припомнить -
сколько раз я так же выходила на балкон и
нюхала воздух. Когда-то балконная
перегородка доходила мне от силы до плеч.
Теперь через нее можно легко перегнуться.
И посмотреть вниз. Вниз. Внизу цветет
акация. Ей недолго осталось цвести. От силы
часов пять. Пока не накатилась, не
навалилась странная, жестокая,
разрушающая сила и не прижала к земле эти
хрупкие, воздушные веточки. Мне кажется,
будто сейчас, в свои последние часы куст
акации особенно отчаянно исходится
ароматом, отдавая свое последнее и
беззащитно простирая листья к солнцу.
Приезжает машина. Будут пилить деревья.
Шум. Опять шум. Я закрываю балконную дверь,
возвращаюсь в комнату и сажусь на пол. Боже,
сколько, сколько тут прожито! И до меня -
гораздо больше, чем при мне. Этим стенам
восемьдесят лет. А может, больше. Я помню
детство. Солнечные зайчики по стенам. Их
любила ловить моя кошка. Если направить
зайчик на хрустальную люстру, потолок
зальют волшебные разноцветные блики. Я
помню, как пару лет назад пыталась
нарисовать солнечного зайчика гуашью. Так
и нарисовала. Желтый заяц с длинными ушами.
Солнечные зайчики бегают по стенам, дразня
сердитую кошку. Вечер. Как жалко, солнечный
луч больше не поймать на зеркальце. А
ловить свет от настольной лампы все-таки
неинтересно.
Я помню школу. Подружки, шушуканье,
длинные разговоры по телефону.
Бесконечные экскурсии. Классная
руководительница с нелегкой больной
фантазией и бредом величия - мне всегда на
таких везло. И первое одиночество. Звонкое,
как пощечина. Первую школьную любовь я
тоже помню. До сих пор, до малейших
подробностей. Лучше б не помнила, наверное.
Зачем нужна любовь, после которой остается
только желание хорошенько отомстить в
далеком будущем? Впрочем, через пару лет не
останется и этого. Фотокарточка где-то
глубоко-глубоко в столе, пара неумелых,
глупых стишков там же. И все. Се ля ви. К
концу недели бывало устало. Хорошо прийти
в пятницу из школы и бухнуться в свежие,
прохладные простыни, утопая в старом
матрасе. И лежать, лежать, лежать... Сколько
я уже не отдыхала? Год, два, или, может,
больше. Той спальни больше нет, мебель
вынесена. Голые стены с оборванными
местами обоями. Это мы с кошкой когда-то
постарались… И все те же беспечные
солнечные зайчики по стенам.
Солнце катится к горизонту. Где-то на
более свежих пластах памяти я встречу
странного человека в потертом, но
ухоженном пиджачишке. Он подаст мне руку -
и мы закружимся в вальсе, который так и не
удалось станцевать когда-то. Мы будем
курить на кухне и пить дрянное "Арбатское".
Мы будем слушать слова, записанные на
кассете. Слова, которые когда-то что-то
значили. Слова под музыку. Хорошие ранящие
слова. Упадут капли доброго августовского
ливня – и они разлетятся во все стороны,
словно испуганные воробьи. " И поля те
пусты, все пусты, дорогая..."* Я нахмурюсь
и уберу гитару в чехол.
Потом был институт. Вернее - сначала
первый курс, потом институт. Откровенные
разговоры со случайными попутчицами,
любящими называть себя подругами.
Трагический образ, сигаретка в уголке рта,
телефонные звонки в девять ноль-ноль по
московскому времени. Бравое марширование
с окраин сюда, домой. Дом не изменился.
Изменилось только все вокруг. Пока я
ходила в гости и училась перебирать
гитарные струны, отчего-то закрылись все
хорошие магазины. Хлеб, мясо, молоко... На их
месте появились теперь дорогие бутики. Во
дворе за время моего отсутствия
вырос новый дом. Окна в окна к нашему. А
мы теперь собираем подписи, чтобы наш дом
не сносили... Интересно, а если все-таки
снесут, то упадут оба? Хорошо б, если оба…
Потому что обидно. Стоит себе старый,
хороший дом. Стоит уже много лет, наблюдая
со вздохом за сменой поколений жильцов. И
вот, откуда ни возьмись, приходит
многоэтажный чужак, теснит его, нахально
наступает на разбитые трехэтажки,
забирает свет у кусов акации и редкой
поросли двора. Обидно.
Потом были годы скитания. С неизменным
возвращением сюда. Потом были проблески
счастья. Здесь. И ливневое отчаяние. Здесь
же. Стрелки прошли один круг и почему-то не
начинают следующий. Мои часы встали.
Мебель вынесена. Двери заколочены. Ну и
пусть. Пусто, тихо, спокойно. До поры. До
поры. Дом умрет, но умрет вместе с
населяющими его воспоминаниями.
***
Кран и бульдозер подъехали ближе с
вечеру. Для бригады это была последняя
работа за день.
Старый посеревший местами от времени и
погоды дом. Деревья были спилены. Двор
побрили, как больного перед полостной
операцией. За огражденной территорией
стояла привычная толпа зевак, пришедших
поглазеть на смерть дома. Были несколько
прежних жильцов. Кто-то из них тихо плакал.
Уже
от первого удара гири стены тихо, жалобно
простонали и начали медленно проседать. От
второго удара… Внезапно по толпе зевак
пронесся неясный гул. Крановщик нехотя
оглянулся. "Женщина!" - крикнул кто-то
сзади. - "Я видел женщину - в окне!"
Толпа заволновалась. Откуда-то
незамедлительно возникла милиция.
Кричавшего настойчиво потеснили и отвели
в сторону. Мало-помалу толпа успокоилась.
Крановщик тихо матюгнулся и закурил,
готовясь продолжить бесцеремонно
прерванную работу.
"Вам
показалось".
"Я видел ее. Я
не мог ошибиться. Говорю же вам, там была
женщина".
"Вы видели ее
раньше?"
"Нет. Никогда".
"Вам
показалось".
***
Дом умирал
вместе со своими воспоминаниями.
Москва, 2004 г.
___________________
*
Слова из «Песни об
Осени». Ю.И. Визбора – прим. автора
Назад